Дмитрий Глуховский - Метро 2035

– При чем тут это?!

– Ты закончил свою книгу? Чем? Что случилось на Тульской?

– Я не понимаю. Потоп! Прорыв вод.

– Чудо. Чудо у тебя там?

– Это не финальный вариант.

– Ну поправил же резню на чудо. Вот и меня поправишь. Сделай меня феей. Прости. У меня следующий гость сейчас. Я по записи принимаю. Как доктор. Сделай меня доктором.

– Я не уйду!

Человек со складчатым затылком послушал это все, плюнул и ушел. Артем обмяк. Гладил Рябу пальцами. Курица дремала. Наган не спал.

Вертели анальгин со спиртом этот вертеп, вертели мир, Артемову голову, ненадежно закрепленную, вертели. Вышел наконец Гомер – потерянный, как ледяной водой облитый и током встряхнутый.

– Зачем она так?

– Ты иди. Иди, дедуль. Дай мне с ней поговорить. Потом… Увидимся. Давай в той же харчевне. Где вы с Ильей. Соболезнования ему.

– Ты тоже… Ее?

– Посмотри на меня. Куда мне? Мне поговорить.

– Забери ее отсюда, Артем. Ты хороший парень. Искренний. Забери.

– Искренний. Ладно.

Постучал. Она слышала уже голос, не удивилась ему. Он качнулся внутрь.

– Привет.

– Ты вернулся! Был в своей Балашихе?

– Был.

– На тебе лица нет. Сядь. Хочешь что-нибудь? Воды? Вот тут, вот сюда.

Она была удивительно чистой, Саша. Свежей. Никакая грязь к ней не приставала. Вот только что мяли ее, разрывали на куски, а она волосы всего поправит – и воспрянет снова. Как это она делает? Как женщины это делают? Может, пьют мужчин?

– Там… Там глушилки. В Балашихе.

– Какие глушилки?

– Сашенька. Этот человек, которого ты хозяином называешь… Бессолов…

– Погоди. Это что тут у тебя? Господи, какие ужасные язвы. И это… Ты горячий. У тебя жар.

– Постой. Ты слышишь? Этот Бессолов. Кто он такой?

– У тебя пистолет.

– Когда он придет?..

– Бедный. Тебе хуже, да?

– Это он? Тот извращенец, который тебя использовал тогда, ночью? Который меня использовал? Который смотрел на нас?

– Который нас познакомил?

– Послушай. Послушай меня. Когда он придет? Я хочу с ним поговорить. Мне нужно.

– Зачем?

– Зачем. Он во главе этой пирамиды стоит. Он всем тут заправляет. Красными крутит, фашистами… Мельником. Я хочу понять. Какой в этом смысл. Что мы все в метро. В чем план. Пускай скажет.

– Смотри. У тебя корочки отсохли. От ожога. Можно?

– Это… Ты говорила, я это сам себя прижег?

– Да.

– Почему я это сделал? Зачем?

– Поговорил с ним и прижег себя. С Алексеем.

– Я? То есть… Из-за Ордена? Это я… Я орденский девиз прижег… Он мне рассказал об Ордене что-то? Чем они занимаются теперь?

– Вспомнил?

– Значит, и ты все знала?

– Артем. Хочешь прилечь? Ты еле на ногах держишься.

Он сел на корточки у стены.

– Почему ты не объяснила мне? Зачем отправила меня в Балашиху?

– Ты ничего тут не сделаешь, Артем. Иногда можно только прижечь себя сигаретой. И все.

– И про глушилки?! И про мир?!

– Да.

– Когда он придет? Когда?!

– Я не знаю.

– Ты знаешь! Ты же говоришь, что чувствуешь его! Скажи!

– Что ты хочешь от него?

– Спрячь меня. Спрячь. Прошу тебя. Спрячь меня тут.

– Спрячу, – она опустилась рядом с ним на корточки, погладила нежно по вискам голым, по темечку. – Вот за шторкой посиди.

Задернула занавеску.

– Еще можно сделать. Еще все можно.

Он смотрел еще в ткань, расписанную цветочками, и в сердцевине каждого цветочка видел чей-то затылок безглазый, целое цветочное поле из затылков. Тут были изображены все люди с Красной Линии, безликие, живущие только для того, чтобы им однажды в этот затылок выстрелили: такой орнамент.

– Зачем, – шептал себе Артем упрямо, чтобы не уснуть. – Хоть ты хозяин, хоть ты сам черт. Все расскажешь. Зачем ты так с нами. Зачем ты с людьми так. Зачем нам тут сидеть. А если не скажешь – в лоб тебе. Из вашего же нагана. Промеж глаз. Сука.

Баюкал-баюкал себя – и уснул.

Глава 20

Чудеса

И умер.

Всегда было интересно, есть ли там что, или просто свет выключают. И нельзя ли с кем-нибудь договориться, чтобы отправиться назад, в детство. В довоенное время, к еще живой матери на еще живую Землю. Вот был бы отличный рай.

Но загробный мир оказался другим. Какая жизнь, такое и посмертие: задраенное. Разве что почище и стены в свежей краске. Масляной. Если вся жизнь масляной краской покрашена, то и рай с адом должны быть такими же.

Кроме стен, была койка. Рядом стояли еще, заправленные, пустые. Странно: не один же он сюда умер.

Еще палка металлическая была, а на нее повешен прозрачный пакет с какой-то жидкостью. От пакета шла резиновая трубка к Артемовой руке, подменял ему кровь на дрянь какую-то.

Ага. Живой, следовательно.

Поднял руку, сжал и разжал пальцы. Не привязана. Ногами пошевелил – свободны. Откинул простыню, посмотрел на себя: в чем мать родила. Дырки от пуль пластырем залеплены, белым. Зачем это с ним так? Кто?

Повел спиной – ничего не почувствовал. Подживали укусы от плетки. Посмотрел на сигаретные ожоги: корки сошли. Под ними – розовые пятна.

Что случилось?

Стал вспоминать: были цветы затылочные. Был с Сашей разговор. Револьвер был в руке. Как вместо этого всего ему подложили койку, а вместо крови – заменитель накапали?

Спустил ноги на пол. Взялся рукой за шест, как за посох. На ногах было стоять непривычно. Плыла голова, звуки кривились.

Комната квадратная, одна дверь.

Поковылял вместе с посохом и с фальшкровью на своих ходульках к этой двери. Подергал. Заперто. Постучал. Безответно.

Но там, за дверью, шла жизнь. Голоса какие-то раздавались, фанерой отфильтрованные, музыка, смех; смех. Может, рай там все-таки? А он в предбаннике? Надо просто от своей, порченой крови совсем избавиться, залить вместо нее ангельскую бесцветную, и пустят?

В замке завелась железная личинка, закрутилась. Услышали.

Артем подумал: чем бить? Но долго думал. Не успел.

На пороге стояла женщина. В белом халате: стираном и глаженом белом халате. Улыбалась ему.

– Ну вот. А мы волновались уже.

– Волновались? – аккуратно спросил Артем. – Вы?

– Конечно. Столько времени без сознания.

– Сколько?

– Ну уж неделя. Вторая пошла.

– Зато выспался, – сказал Артем, стараясь через ее плечо высмотреть, что там в коридоре ему готовится. – Не знаю уже даже, чем теперь на том свете заниматься буду.

– А вы разве торопитесь? – покачала головой женщина.